Столицы всего сущего

Я исследую столицы много лет, написал на эту тему пару книжек, объездил множество городов в России и за рубежом. И поделюсь выводом — столицей может стать любое место.  Была бы дебютная идея и ее сторонники, а ресурс для воплощения важен, но вторичен. В каждом городе я пытаюсь спросить: «Вы можете называться столицей?» И всегда ответ положительный — «столица огурцов», «столица горнолыжников», «столица Валдая», «столица вторая, третья, западная, северная, европейская, арктическая, уральская, сибирская». И так до бесконечности. Мы видим совершенно разное употребление слова «столица»: столица какой-то территории или какое-то иерархическое место, либо же столица — лидер определенной  отрасли/деятельности, наконец, столица какого-либо образа (об этом чуть ниже).  

Но давайте заметим, что почему-то именно для российского менталитета, для российской локальной идентичности понятие «столицы чего-то-там» оказалось очень впору. Вокруг него многие пытаются, по крайней мере, выстраивать региональную карту. И у некоторых очень хорошо удается. Причем, поверьте, это не связано ни с вливаниями федерального бюджета, ни с величиной города, ни даже с его действительным лидерством в чём-либо. 

Вспоминания бывшего регионального зам. министра:

«В 1990-х я присутствовал на совещании у губернатора Вологодской области. Обсуждались понятные для того времени проблемы: нет денег на зарплату, не хватает топлива, учителя и врачи разбегаются… И тут встает мэр Великого Устюга и говорит — а давайте сделаем у нас столицу Деда Мороза! На него посмотрели как на сумасшедшего. А он на самом деле стихийно осознал силу регионального маркетинга. Подсмотрел идею местного предпринимателя, построившего коттедж Деда Мороза и принимавшего там гостей в Новый Год — и распространил ее на весь город. И выстрелило! Теперь каждый ребенок знает, откуда к нему приедет дедушка с подарками».

Есть другие очень симпатичные столицы в России, которые родились просто из движения людей на месте. Еще один хороший пример — это Мышкин, мышиная столица России. Название городка на Волге (Ярославская область) решили обыграть в интересах локального маркетинга. То ли вытащили из небытия, то ли сами выдумали легенду о мыши, разбудившей великого князя и тем самым спасшей от укуса подползшей змеи — и пошло-поехало. Музей мыши, сувениры, заведения, экскурсии туристов со всей России и из-за рубежа.

Но всё же следует развести  просто региональный бренд и региональный столичный бренд. Просто бренд выстраивается на идее, что это место в чём-то лучше или хотя бы примечательнее других. Когда мы говорим «столичный бренд» — это что-то похожее. Но тут добавляется очень важный оттенок — «главный по…» или «главный в…» Давайте подчеркнем это слово. В идее столичности заложено не только «лучшее», но и «главное».  Не обязательно административно, но обязательно в чем-то главное. На многих европейских языках слово «столица» происходит от латинского caput, «голова». Голова, глава, главный — здесь.

Итак, при добавлении в региональное брендирование идеи столичности  появляется тема главенства, первенства. Для того чтобы быть лучше, не нужно формализованное ранжирование.  Достаточно постулировать, например, что тульский пряник — он лучше всех, самый вкусный. Но Тула как столица пряников — уже совсем другая история. Это значит, что в некоторой пряничной стране (отрасли, иерархии) она занимает главное положение.

Идея выстраивания регионального/локального маркетинга через провозглашение столичности в чем-либо — работает почти без сбоев. А успех регионального маркетинга — это инвестиции, это развитие туризма и всей индустрии гостеприимства, это рейтинги и много что еще. Разбуди меня ночью и спроси: где студенческая столица России? — автоматом назову Томск. А почему Томск? Всплывет где-то прочитанный максимум студентов на N душ населения, хотя на самом деле это не так. Ну и что? Именно Томск взял и носит столичную корону. И во многом благодаря этому здесь, а не где-либо еще, реализуется сегодня амбициозный проект Большого университета как консорциума и кампуса одновременно.

То есть в парадигме регионального маркетинга можно абстрагироваться от того, как в действительности существует и развивается Академгородок, что этому развитию содействует и что его тормозит. Важно поместить Академгородок в некоторую обертку столичности, которая, может быть, поможет этому развитию. Здесь разговор не про сущность, а про фантик. Но такой фантик в современном мире, оказывается, важен, мы это видим. И в этом аспекте тот факт, что в Академгородке в последнее время стал прогрессировать именно научный туризм — весьма обнадеживает.

Столицы формальные и ментальные

Если раскроем словарь на слове «столица», то прочтем про «место расположения органов государственной власти». Перекликается с этимологией этого слова в русском языке, происходящего от «стол» как «правление», «княжение» (получил от отца рязанский стол — это не про мебель), из этого же корня слово «престол».  Но такое определение узко, оно относится только к столицам стран и иных управляемых территорий.  Тогда научной столицей пришлось бы просто называть город, где находится Миниобрнауки РФ. А Санкт-Петербург — юридической, поскольку туда переехал Конституционный суд. Но люди подразумевают под столицей нечто другое. Что же тогда столица?

В наших исследованиях мы выяснили, что для россиян столица — не про органы, структуры, институции и так далее. Здесь важно, что люди воспринимают это место в качестве точки власти, ее пространственного воплощения. Мы даже иногда сокращаем в обиходной речи — говорим «Кремль решил», «позиция Кремля». В этом случае нас совершенно не интересует — прошло событие в Кремле или за его стенами.  По правде говоря, в Кремле почти никакие решения не принимаются. Но вы не услышите и не прочитаете про «намерения Ново-Огарева», или «Старая площадь взяла паузу». Нет, мы говорим «Кремль», потому что нам важнее символ власти, а не ее локация. Это очень четко прорисовано в повести «Москва-Петушки» Венедикта Ерофеева, лирический герой которого движется по замысловатым, иногда не очень осознаваемым, траекториям — и всегда оказывается у стен Кремля. Куда не стремись, упрешься во власть, и Кремль — ее символ, а не вместилище.

Совсем другой образ пространства власти, кстати, сформировался в западных столицах. Даунинг-стрит, 10 (кабинет министров Великобритании) или Елисейский дворец (резиденция президента Франции) не доминируют в ландшафте.  Даунинг-стрит в Лондоне — маленькая неприметная улочка. Елисейский дворец тоже сложно обнаружить случайно. Невозможно просто гулять по Парижу, по центральным улицам, и найти президентское здание. И Белый Дом в Вашингтоне — едва ли не самый безликий во всём городе. Но власть в Европе и Америке  воплощена прежде всего в парламентах: Бурбонский дворец, Вестминстерский замок, Капитолий. Вот эти здания непременно  будут на холмах, либо в готическом или в античном стиле, они непостижимым образом станут возникать на пути гуляющих людей. В камне и на карте воплощена другая политическая культура, которая подчеркивает разделение властей и их соотношение. Как бы на полях замечу, что российские медиа в отношении архитектурных символов власти Запада демонстрируют «кремлевский» подход: читаем и слышим про «политику Белого дома» или «демарш Елисейского дворца».

То есть столица субъективная, столица в человеческом понимании — это не столько локация власти, сколько ее некоторый символ в ландшафте. Поэтому идея переместить Минобрнауки РФ или Президиум РАН в новосибирский Академгородок не представляется продуктивной. Как, кстати, и периодически муссируемая тема переноса столицы всей России из Москвы в другой город или специально для этой цели построенный «административный гринфилд». Опыт Индии, Мьянмы, Малайзии и других стран четко показывает, что государственную бюрократию можно разместить где угодно, но население и тем более иностранцы будут упорно считать столицами другие города.

Столица как национальный нарратив

Обозначу другое слагаемое столичности, которое намного более важно для Академгородка — столица всегда является собирательным образом государства, нации, сообщества. Столица нацелена и распространяется на всю зону своего влияния, а не только на самое себя. Столичный университет — это университет не городской и не региональный, это университет всей страны.  Большой (и не только) театр — не московский, а российский. Даже новогодняя елка в Москве — «главная елка страны».

 Отдельной строчкой про памятники. В столицах они, как правило, воздвигаются не столько выдающимся горожанам, сколько культовым фигурам национального масштаба. Поэтому в Москве вполне естественно выглядят статуи Владимира Красное Солнышко, Александра Невского, Богдана Хмельницкого и так далее. В новосибирском же Академгородке увековечены только работавшие здесь ученые — академики М.А. Лаврентьев, В.А. Коптюг и Д.К. Беляев. Но если здесь мыслится научная столица — то не Новосибирской области, не Сибири, а всей страны. Такая амбиция требует памятников величайшим ученым России и СССР — например, М.В. Ломоносову, Д.И. Менделееву, В.И. Вернадскому и далее, список подсказывают портреты в большом зале президиума СО РАН.

То же самое скажу о событийном поле — форумах, конференциях, выставках и так далее. Их звучание, если есть столичные претензии, должно быть не региональным, а общенациональным. Потому что столица выступает в некотором роде нарративом, рассказом общества, нации о самом себе. Если нарратив схлопывается, если его фокус сужается — извините, это не столица. Когда я приезжаю в Иркутск на конференцию в нежно любимый мной Институт географии им. В.Б. Сочавы СО РАН (таких в России всего два), все доклады будут про Сибирь (про Восточную Сибирь, про всю Сибирь, про Дальний Восток, максимум  про Азиатско-Тихоокеанский  регион). То есть Институт географии Сибирского отделения РАН почему-то сразу выставил для себя сугубо регионоведческую  рамку. Вот московский Институт географии РАН не будет себя ни в коей мере сужать тематически.  Там даже не придет в голову ограничивать повестку Европейской Россией потому, что за Уралом есть другой институт. А в регионах такое самоограничение существует как данность: раз мы там живем в Воронеже — так и будем изучать Черноземье.  Причем никаких требований свыше на этот счет нет, люди локализуют охват по своей инициативе. И это не позволяет, естественно, поднять нарратив на уровень столичности.

Тому, что столица является национальным нарративом, есть и доказательство от обратного. Когда мы посещаем главный город некоторой страны, у нас возникает ощущение знакомства со всей этой страной. Представьте, два человека поехали во Францию. Один был в  Париже, другой — в Марселе. Потом мы у них спросим: «Хорошо ли ты почувствовал Францию?» Тот, который побывал в Париже, вероятнее скажет «да», чем тот, который съездил в Марсель. В Марселе он узнает про Марсель, но не про Францию. А в Париже он узнает и про Париж, и про Францию. И это, повторимся, не имеет никакого отношения к расположению органов государственной власти. Например, в Нидерландах они все сосредоточены в Гааге. А столицей воспринимается Амстердам. Потому что весь исторический, культурный, символический нарратив о Голландии — именно там.

И если мы позиционируем Академгородок как  научную столицу России, то его нарратив однозначно должен быть обо всей российской науке, Академгородку следует научиться ее репрезентировать.  По аналогии с Парижем или Амстердамом: если человек приедет в будущий Академгородок,  он вернется с ощущением знакомства со всей наукой. Российской  как минимум.

Столица как вершина иерархии

Столица принципиально отличается  от просто лучшего-в-чем-то-города тем, что стоит на определенной иерархической позиции в отношении других городов и территорий.  Столица есть только тогда, когда есть нестолица, периферия, регионы, назовем как угодно. Главное — существование мест, которые как бы «под столицей». Речь идет не только об административном управлении, а, шире, о влиянии на определенные территории и субъекты. Мы со студентами разбираем страны мира и их столицы. Доходим, например, до Ватикана. И они мне все кричат: «Ватикан – столица Ватикана». Или «Сингапур — столица Сингапура». А я отвечаю «Где же тогда не столица Сингапура?» Можно, конечно, сказать, что римский квартал Ватикан — столица государства Ватикан. Но это абсолютно бессмысленная фраза. Потому что столица существует только тогда, когда есть не столица, когда есть нечто другое в иерархической связи с ней. В случае Академгородка как бренда «научная столица России» речь, конечно же, не об административном подчинении ему других академгородков и подобных поселений.  «Подчинение» понимаем как следование, трансляцию принципиальной схемы и определенных практик.  Сегодня есть люди, гордящиеся тем, что концепт новосибирского Академгородка перенимали за рубежом — например, в японской Цукубе.  Но это не делает его актуальной научной столицей Российской Федерации, поскольку «почкование» академгородков завершилось в 1980-х, и сегодня ничего подобного не наблюдается даже в частностях. Ну, скажем, в новосибирском Академгородке есть Клуб межнаучных контактов, но еще-то где?

Столица является таковой, когда «нестолица» ее воспринимает в качестве столицы, и воспроизводит ее архетип. В столице создается некоторый собирательный образ, который подхватывает, копирует и развивает условная периферия. Опять же пример из нашей науки. В столице декларируют поворот на Восток, и в вышеупомянутом географическом институте СО РАН начинают это явление исследовать в форсированном режиме. Или в градостроительном разрезе: «Ура, у нас будет ледовая арена, как в Москве. Нет, даже лучше!» Но смотрим всё равно на Москву, а не на Кострому или Хабаровск. Почему некогда Париж, а теперь, скорее, Милан считается мировой столицей моды? Потому что именно этой моде, этим трендам  следуют остальные.

То есть «нестолица» воспроизводит столичные паттерны, она копирует и достраивает нарративы и образы, которые создаются в столице. И тем самым создает, на самом деле, определенное иерархическое подчинение.  Следовать — значит, признавать первенство, главенство, в нашем контексте — столичность.  Это то, о чём в мировом масштабе много пишут последователи постколониальной теории: кончился политический и отчасти экономический колониализм, а культурный остался. Не секрет, к примеру, что по сей день молодежь бывших колоний стремится получить образование в университетах прежних метрополий.

Напомню предыдущий тезис: столичность является таковой не на бумаге, а в массовом сознании. И за это признание идет конкуренция. Политической столицей России де-юре и де-факто является Москва, это общепризнано. Но название «культурная столица» приросло к Санкт-Петербургу точно так же как студенческая — к Томску. Стремление к столичности — это всегда конкуренция дискурсов, конкуренция за, скажем упрощенно, народное признание.  И конкуренцию за образ научной столицы невозможно выиграть ни кабинетными интригами, ни соцопросами, как было с «третьей столицей России». Титул получила Казань, но кто об этом помнит сегодня за пределами Татарстана? К тому же признание не является незыблемым абсолютом — это процесс диалога, сравнения, спора с другими центрами, а не декларация или рескрипт о том, что новосибирский Академгородок — научная столица России.  И не опрос общественного мнения, не анкетирование ученых или студентов. Если образно, это привычные слова диктора: «В Омске ясно, плюс десять, в Тюмени туман, плюс пять-семь, в научной столице России осадки в виде дождя и мокрого снега, ноль-минус два».

Подготовил Андрей Соболевский

По материалам выступления И. Окунева на мероприятии по научной дипломатии, проходившем в Академгородке 11-14 октября 2022 г. при поддержке Фонда Горчакова

Фото Маргариты Виллевальд, Михаила Тумайкина, Regnum и из открытых источников

На фоновом снимке под заголовком — город Бразилиа, официальная столица Бразилии.

В феврале 2021 года министерство науки и высшего образования РФ запустило пилотный проект по созданию на территории регионов России карбоновых полигонов для разработки и испытаний технологий контроля углеродного баланса. На полигонах планируется отрабатывать технологии, позволяющие эффективно аккумулировать углерод из воды, воздуха и почвы для последующей переработки либо утилизации.

«Томский государственный университет совместно с Институтом мониторинга климатических и экологических систем (ИМКЭС) СО РАН, Институтом оптики атмосферы СО РАН и СибНИИ сельского хозяйства и торфа планирует создать карбоновый полигон и карбоновую ферму в пойме реки Оби на территории Томской области. Полигон выступит площадкой для изучения цикла углерода — одного из главных элементов в составе парниковых газов. Исследователи будут вести мониторинг углерода в атмосфере, воде, почве», — говорится в сообщении пресс-службы ТГУ.

Исследования на базе карбонового полигона позволят проследить процессы эмиссии парниковых газов, оценить их масштабы, роль поймы Оби в регуляции климата и насыщения мирового океана парниковыми газами. Неподалеку от поймы располагается научная станция ТГУ «Кайбасово», которая имеет хорошо развитую инфраструктуру, что позволяет проводить исследования круглогодично, подчеркивается в релизе.

Также сообщается, что наряду с созданием карбонового полигона в пойме Оби, ТГУ и ИМКЭС СО РАН рассматривают возможность создания карбоновой фермы, где будут отрабатываться биотехнологии, нацеленные на активное поглощение углерода с возможностью его последующей переработки в полезные продукты либо утилизации.

По материалам РИА Томск, фото из открытых источников

На торжествах в честь 50-летия академической науки в Томске «Большой университет» был представлен президенту РАН академику Александру Михайловичу Сергееву уже не как «дебютная идея», а как проработанный и согласованный проект. Правда, глава Академии наук предложил термин «Большой академический университет», подчеркивая роль исследовательских институтов под научно-методическим руководством СО РАН.

Руководство Томского государственного университета, Томского государственного политехнического университета вместе с руководством нескольких академических институтов, расположенных в этом регионе и еще трех томских вузов при поддержке местной власти (а точнее — по ее инициативе) говорят о процессе, который должен начаться  в следующем году. Но здесь важен заранее согласованный принцип «мягкого» объединения, когда все университеты и академические институты сохраняют свой юридический статус и самостоятельность. Их интеграция предполагается в форме консорциума: не управляющей компании, но центра координации и стратегического планирования.  Этот формат учитывает специфику именно томских вузов, прежде всего, старейшего в Сибири Томского университета — наличие исторически сложившейся собственной исследовательской базы и научных кадров. Как выразился ректор ТГУ доктор психологических наук Эдуард Владимирович Галажинский, «мы не делаем ставку на легионеров».

Не менее важен сам мотив такого объединения, и на юбилейных собраниях он был обозначен четко и недвусмысленно — для того чтобы победить в конкурсе на организацию Томского научно-образовательного центра (НОЦ) и на его базе Центра компетенций мирового уровня. Томск, равно как Новосибирск и Красноярск, не попал в первую пятерку НОЦ, создаваемых вне конкурса (среди которых Кемерово и Тюмень), к тому же в 2020 году заканчивается программа инновационного развития региона «ИНО Томск».  Отсюда следует «мягкая интеграция» томских университетов и академических институтов  в жестком темпе, и здесь хочется пожелать томским коллегам больших успехов.

На фоне доходящих до СМИ слухов о готовящихся новых «реструктуризационных» инициативах Министерства науки и высшего образования РФ, стали слышаться намеки на благотворность существенного расширения статуса, масштаба и значимости Новосибирского государственного университета за счет включения в него ряда академических институтов Новосибирского научного центра СО РАН. Однако между Новосибирском и Томском имеются существенные различия в их региональных научно-инновационных системах. Несколько томских университетов имеют сильный собственный исследовательский корпус при том, что академические институты работают далеко не по всем направлениям науки. В Новосибирске всё наоборот: здесь набор исследовательских организаций РАН представляет практически все отрасли наук, они формируют базовые кафедры и профессуру национального  исследовательского университета — НГУ, в меньшей степени «завязаны» на другие вузы города и находятся в тесной пространственной интеграции на площадке новосибирского Академгородка.

Если вообразить, что Минобр РФ попытается реализовать в Новосибирске не «мягкий» формат вузовско-академической интеграции (уже существующий здесь де-факто 60 лет), а более жесткий —  что тогда? Загибаем пальцы.

Первое. Наиболее сильные академические институты вряд ли захотят войти в структуру университета и потерять свой статус. Менее значимые и авторитетные НИИ вряд ли способны укрепить имидж НГУ,  они могут стать для него финансовой обузой и попросту исчезнуть как реальные исследовательские коллективы (именно так и случилось в Северо-Восточном федеральном университете имени М. К. Аммосова, в который вошли несколько институтов Якутского научного центра СО РАН и к настоящему времени практически прекратили свое существование).

Второе. Надежды, что в случае создания «большого НГУ» в прогрессивной степени увеличится финансирование его профильного вида деятельности — подготовки кадров высшей квалификации и одновременно с этим научных исследований и разработок — иллюзорны. Тенденции последних лет и бюджетные реалии страны это подтверждают. К тому же, от перевешивания вывесок не станет ученых-преподавателей и их студентов, равно как и оборудования, на котором они работают. Если единиц столько же, столько же останется и ресурсов.

Третье. Не менее иллюзорны представления о возможности одновременного эффективного функционирования в системе высшего образования Российской Федерации двух моделей — западной, в которой оно органично сочетается с научными исследованиями и разработками («большой НГУ» якобы должен такую модель реализовать в России) и восточноевропейской (где высшее образование и наука фактически закреплены соответственно за университетами и академическими институтами). Эти иллюзии разбиваются о реалии мизерного финансирования и науки, и университетов в России (соотношения бюджетов крупных западных университетов и РАН стыдно приводить), о менталитет научной и экспертной элиты, о неспособность крупного российского бизнеса войти с крупными собственными инвестициями в систему науки и высшего образования.

Четвертое. Подобные преобразования в новосибирском Академгородке вряд ли будут способствовать консолидации интеллектуального социума, который создавался здесь десятилетиями и стал, по-видимому, главным достижением всей истории Новосибирского научного центра. «Сталкивание лбами» академических институтов и НГУ абсолютно непродуктивно. За весь период своего существования они де-факто представляли и представляют единое целое. До сих пор свыше 80 % профессорско-преподавательского состава университета — это сотрудники институтов ННЦ СО РАН; в этих институтах студенты проходят практику, используя их уникальное научное оборудование; университет — основной поставщик научных кадров для всего Сибирского отделения РАН. Переход к категории де-юре (причем избирательный) может привести к обратному: формальное объединение НГУ и ряда академических институтов может иметь следствием размежевание научной и образовательной среды в Академгородке и эрозию его интеллектуального социума. Простая перетасовка и новые комбинации научных, образовательных, инновационных структур вряд ли приведут к успеху, если сама государственная система поддержки науки и образования останется прежней.

Применительно к «большому НГУ» вообще неясно, зачем это затевать, поскольку уже сегодня существует реальная возможность укрепления престижа и научно-инновационной значимости Новосибирского госуниверситета за счет нового этапа интеграционных взаимодействий в Новосибирском научном центре СО РАН по двум важнейшим направлениям:

а) создания в Академгородке Новосибирского инновационного научно-технологического центра (НИНТЦ) в рамках реализации Федерального закона № 216-ФЗ «Об инновационных научно-технологических центрах и о внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации». В самом названии такого Центра содержится установка на интеграцию науки, образования и высокотехнологического бизнеса. Предполагается, что НГУ наряду с СО РАН станет одним из организаторов такого Центра и через него университет сможет реализовывать свои важнейшие научно-образовательные и инновационные проекты.  Деятельность ИНТЦ будет поддерживаться системой преференциальной поддержки, аналогичной инновационному центру «Сколково»;

б) формирования Научно-образовательного центра (НОЦ) НГУ и создаваемых в его рамках центров компетенций мирового уровня. Напомним, что в Указе Президента РФ  «О национальных целях и стратегических задачах развития Российской Федерации на период до 2024 года» от 7 мая 2018 года указывалось, что «… Правительству Российской Федерации при разработке национального проекта в сфере науки исходить из того, что в 2024 году необходимо обеспечить… создание не менее 15 научно-образовательных центров мирового уровня на основе интеграции университетов и научных организаций и их кооперации с организациями, действующими в реальном секторе экономики». Поскольку в последние годы НГУ устойчиво закрепился в первой пятерке ведущих университетов страны, то вполне очевидно, что один из таких национальных НОЦ должен быть создан на базе Новосибирского университета в кооперации с ведущими академическими институтами ННЦ СО РАН и с индустриальными партнерами — здесь открывается огромное поле деятельности для нового этапа развития НГУ.

С учетом того, что НГУ является важнейшим участником реализации Программы развития Новосибирского научного центра как территории с высокой концентрацией исследований и разработок («Академгородок 2.0»),  может просматриваться естественное взаимодействие этих стратегических инициатив: «Академгородок 2.0» ориентирован на создание условий для прорывных фундаментальных исследований в ННЦ СО РАН (в том числе на базе установок класса мегасайнс), на развитие научной, социальной и инженерной инфраструктуры для комфортного ведения научной деятельности и развития высокотехнологичного бизнеса (в первую очередь на основе формирования здесь особой нормативно-правовой среды). НОЦ НГУ призван реализовывать конкретные интеграционные проекты в связке «наука—образование— высокотехнологичный бизнес». Таким образом в будущей региональной научно-технологической экосистеме «Академгородка  2.0» роль Новосибирского государственного университета начнет объективно усиливаться, причем как системного интегратора научных разработок, высшего и среднего образования и взаимодействия с индустриальными партнерами на этой территории. Именно на этом направлении необходимо сосредоточить основные усилия, а не на бюрократических идеях «слияний и поглощений».

Кстати о бюрократии. Министерские чиновники ориентируют наши университеты на российские и международные рейтинги как фактически единственный критерий качества образования. Новосибирский госуниверситет демонстрирует на этом поприще большие успехи —  он стал вторым университетом РФ в мировом рейтинге QS World University Rankings, за год он поднялся в целом на 13 позиций (с 244 до 231 места). В этом росте очень важна роль ННЦ СО РАН, его институтов (на базе которых работают ведущие кафедры университета) и сотрудников, преподающих в университете на принципах совместительства (их публикации стали учитываться не только в отчетности НИИ, но и самого НГУ). То есть с позиции дальнейшего повышения наукометрических индексов НГУ «сливки уже сняты», и здесь нужно реализовывать другие направления повышения рейтинга университета. К тому же, нельзя ограничиваться и зацикливаться только на наукометрических показателях — реальный научный  уровень НИИ и университетов  определяется гораздо более широким спектром критериев: научные школы, созданные прорывные технологии и так далее.  

Академгородковцы гордятся успехами Новосибирского госуниверситета, для большинства из них он является alma mater. Его расцвет и выход на передовые позиции не только в России, но и в мире — дело чести каждого из нас. Это может быть достигнуто за счет существенного усиления реальной, а не формальной интеграции науки, образования и инновационного бизнеса, и здесь много неиспользованных резервов. Возможно, что в обозримом будущем в Академгородке будут происходить процессы образования новых научно-образовательных структур, в том числе за счет объединения ключевых игроков, но делать ставку на это в современных, прямо скажем, очень тяжелых условиях, и для науки, и для университетов — крайне рискованно.

Мы видим, что в мире происходят кардинальные изменения. В современной экономике, обществе, науке и образовании меняются привычные системы взаимодействий: линейные схемы и механизмы управления, кооперации и соподчинения  заменяются на горизонтальные и сетевые. Поэтому будущее — за настоящим Большим НГУ  (без кавычек и с большой буквы), функционирующим на сетевой основе и активно работающим не только в российском, но и в мировом научно-образовательном и инновационном пространстве. Для этого, как отмечалось выше, есть новые предпосылки, связанные с новым этапом развития Новосибирского научного центра как территории с высокой концентрацией исследований и разработок.

 

Фото Дианы Хомяковой и Алексея Диканского