Геннадий Полещук, Советник председателя СО РАН, кандидат экономических наук

Унылый ландшафт

Обратимся к цифрам. Общие затраты на российскую науку по оценке Счетной палаты РФ составляют в настоящее время около 1 028 млрд. руб. (около 16 млрд. USD на момент оценки) в год. Казалось бы немало, но в США это порядка 500 млрд. долл., в Китае около 450 млрд., в Японии примерно 170 млрд., Германии —120, в Южной Корее — 80. По объему относительных затрат на науку (1,1% ВВП) Россия находится на 34-м месте. По показателю в расчете на одного исследователя позиция еще хуже — 47-е место. По числу патентных заявок Россия отстает от США почти в 16 раз, а от Китая — в 38.

Быть может ситуация плохая сейчас, но в динамике происходят качественные улучшения? Нет, начиная с 2006 года не был выполнен ни один стратегический документ, касающийся финансирования науки. В принятой в 2006 году Стратегии Российской Федерации в области развития науки и инноваций записано, что к 2015 году доля затрат на науку в ВВП должна составить 1,8 процента. В принятой в 2011 году Стратегии инновационного развития России до 2020 года доля науки в ВВП должна составить 2,5-3 процента. Но фактически доля науки в ВВП с 2001 года по настоящее время осталась практически неизменной и составляет около 1 процента.

Россия не сильно отстает от ведущих стран по числу исследователей, занимая 4-е место (429 тыс. чел.) после Китая — 1 692 тыс., США — 1380 тыс. и Японии — 665 тыс. чел. Так сложилось исторически, в этом нет заслуги новой российской власти. В 1993 г., заметим, численность наших ученых достигала 1 315 тыс. чел. Налицо неприятный феномен: российская наука является единственной в мире, где третье десятилетие подряд сокращается количество исследователей. 

То есть мы можем сказать, что у нас довольно много ученых, но финансируется их работа слабо, и они очень скудно оснащены материальной базой для исследований. В этой ситуации наивно было бы ожидать от российской науки больших результатов, а тем более периодически провозглашаемого «прорыва». Экономический уклад в России прост и продолжает упрощаться. В основе — сырьевые отрасли, монополизированные узкой группой собственников. Здесь есть некоторая ниша для высоких технологий, но она заполняется импортом, вполне осуществимым и в условиях санкций: бизнес есть бизнес. Соответственно, в стране  очень мало высокотехнологичного производства, которое во многом являют собой замкнутые оборонные циклы.  Отсюда простая импликация: нет/мало высокотехнологичного производства — нет/мало спроса на технологии; нет/мало развития технологий — нет/мало спроса на науку.

«В консерватории что-то поправить»

Недокормленное состояние российской науки — это еще полбеды. На нее постоянно обрушиваются управленческие и организационные эксперименты государства. Самый масштабный и радикальный из них — реформа Российской академии наук. Которая, заметим, явно нуждалась в реорганизации. Она была создана как имперское учреждение, существовала как имперское учреждение, и наибольшего своего успеха достигла в период СССР. В новом, рафинированно капиталистическом  государстве, при новых исторических, политических и культурных реалиях РАН в прежнем виде существовать не могла. Реформы нужно было предлагать изнутри академии,  самим ее членам, но академическая элита слишком долго и плотно была занята решением внутренних проблем, видимо, полагая, что до нее руки государства не дотянутся. Справедливости ради нужно сказать: власть выжидала довольно долго, но, в конце концов, обратила внимание и на этот актив. Все-таки к академии относился изрядный кусок государственной собственности. Не так много, как газ, нефть и металлы, но все-таки. Тем более что к моменту реорганизации РАН природные ресурсы уже были поделены. Ну и вырождение самой академической элиты, конечно, сыграло свою роль. Она позволила с собой так поступить.

Что случилось в 2013 году и далее — хорошо известно. Вывод из РАН всех исследовательских институтов, слияние трех академий и сокращение функций этого трехглавого существа до экспертизы (того, что дают экспертировать) и пропаганды науки (почти без бюджета на эту важнейшую работу). Что же до отобранного у РАН управления наукой, то в руках чиновников ФАНО и затем Минобрнауки оно естественным образом бюрократизировалось. Качество научных исследований стало оцениваться в спортивных критериях — категориями, местами и рейтингами. Появились научные организации 1-й, 2-й и 3-й категории, которые, видимо, выдают разной степени новизны или свежести научные результаты. Работу бюрократического аппарата в России и так-то нельзя назвать эффективной — тем более не следует ожидать, что он способен управлять такой сложной деятельностью, как наука. 

Новейшая административная новация — поставить во главе науки университеты, сделать их лидерами и интеграторами исследований. Университетов у нас много. Раньше было меньше, но потом произошло декларативное повышение позиций: ПТУ стали колледжами, институты — университетами или академиями. Международные рейтинги  российских вузов от этого почему-то не выросли, и было решено ввести еще одну градацию — «научно-образовательные центры мирового уровня» (НОЦ, НЦМУ). Подготовили соответствующие документы, и некоторые активные лидеры субъектов Федерации уже успели получить от Москвы такую привилегию.  В Перми, Кемерове, Белгороде и других городах скоро появятся эти самые НОЦ-НЦМУ. В региональном масштабе  воздействия на науку и особенно образование НОЦы важны, но им не вырасти до глобального признания. Центр мирового уровня нельзя назначить, его можно только вырастить. Формирование, становление и развитие научных школ — длительный, сложный и ресурсоемкий процесс.  Для получения  выдающегося научного результата нужно многолетнее накопление критической массы интеллектуальных и материальных ресурсов. Нужна социальная среда. Многое нужно, и никак не получится быстренько «сделать немножко классной науки в отдельно взятом условном Челябинске».

Вообще-то модель научно-образовательных центров с лидирующей позицией университетов взята из западной практики. Там сложилась многовековая традиция,  существует столетиями отшлифованный механизм управления и финансирования университетов. Первый из них появился в Европе в XI веке, а если брать Константинополь, то в IX. В России первым стал университет, учрежденный в 1725 году в составе Академии наук, а первый университет классического образца, московский, был открыт только в 1755 году. В российской традиции наука во многом развивалась самостоятельно, а не как часть образовательных учреждений. Путем слепого копирования методов других стран сделана попытка слить два родственных, но разных вида деятельности: науку и образование, причем образование поставить во главе науки, подчинить более креативный и сложный вид деятельности — науку — всё же менее сложному — образованию. Университеты, какие они есть в России, не могут быть интегратором науки и во главе науки: все скороспелые манипуляции вроде НОЦ-НЦМУ приведут либо к оттоку ресурсов от собственно исследований, либо к их профанации.

Реальные точки роста

Однако как писал еще Карл Клаузевиц, «Если абсолютного превосходства достичь невозможно, вы, умело используя имеющиеся ресурсы, должны добиться относительного перевеса в наиболее важной точке». Слова выдающегося военного стратега не являются каким-то научным откровением, это просто отражение здравого смысла. Даже неграмотный крестьянин на имеющемся у него участке земли выращивает те культуры, которые лучше всего растут именно на этой почве, и тем способом, который этой почве подходит. Он может, конечно, рекультивировать почву, чтобы на ней росло всё и вся, использовать самую современную агротехнику, но это уже совершенно другие затраты и другие навыки.

Напрашивается мысль, что в российской науке с ее весьма ограниченными ресурсами  их следует направлять на участки наибольшей отдачи и наиболее подходящим способом. Не всё еще потеряно, остались научные сообщества, школы, организационно очерченные научные структуры. Среди них нужно выбрать наиболее подходящие точки роста, вложить в них ресурсы и постараться вырастить там «центры превосходства». Давайте, положа руку на сердце, откажемся от амбиции «войти в пятерку мировых научных лидеров», то есть по всем областям знаний и фронтирам исследований. Сможем — но не во всём, а там, где есть заделы и ресурсы на их развитие.

Примером (если не эталоном) здесь является Сибирское отделение РАН и, в частности, новосибирский Академгородок. Это уже сложившийся организационно, территориально и социально научно-образовательный центр мирового уровня. Он формировался  в течение 65 лет за счет использования огромного (до 1990-х) количества ресурсов. Новые инвестиции в развитие Академгородка дадут гораздо больший эффект, чем распыление ограниченных средств на многие вновь создаваемые — маленькие и сугубо локальные —научно- образовательные центры. Необходимость этого власть вроде бы осознает, есть распоряжение президента России, согласно которому подготовлена программа под хорошим названием «Академгородок 2.0». Она была составлена исходя из наличия предпосылок формирования особой модели территории с высокой концентрацией науки и образования и создания инновационной инфраструктуры для реализации нового этапа развития Новосибирского научного центра. 

Всего программой «Академгородок 2.0.» предполагается реализация 31 научного, образовательного и инфраструктурного проекта (в том числе класса mega science), крупных градостроительных и социальных  решений с суммарным объемом капитальных вложений в пределах 15 млрд. долл. за 15 лет.  Будет ли реализована эта программа?  Сомневаюсь. На сегодня она рассредоточена по ведомствам и потеряла свою целостность. Чтобы «Академгородок 2.0» состоялся целиком и полностью, следует кое-что исправить в управлении всей российской наукой.

Работа над ошибками

По происшествии времени многие начинают понимать, что слияние трех академий в одну дало больше минусов, чем плюсов. Слишком разная специфика у сельского хозяйства, медицины и традиционных академических специальностей. Сельскохозяйственная часть РАН уже ощутила, что ей комфортнее было бы действовать под крылом у Министерства сельского хозяйства. Работы ученых-аграриев имеют, как правило, специфический прикладной характер. Лучше всего они могут быть оценены, востребованы и вознаграждены под эгидой Минсельхоза РФ: ближе к жизни, заказчикам и ресурсам.

Особый случай — медицинские науки. Они тоже носят специфический прикладной характер, тесно связаны со здравоохранением.  А это — гигантский быстрорастущий сектор экономики. Рынок медицины огромен, и огромны бюджеты на медицинские исследования. В России расходы на здравоохранение составляют примерно 75 млрд. долл. США в год (5.3 % ВВП или535 долл. на человека согласно докладу ВОЗ за 2019 г. по данным на 2016г.) А в США расходы на здравоохранение в 2018 году достигли 3,6 триллиона долларов (17.7 % ВВП или11 172 доллара на человека). Суммарные инвестиции США в исследования и разработки в области здравоохранения выросли на 6,4% только за 12 месяцев, с 2017 по 2018 год, достигнув 194,2 млрд. долларов. При всех различиях, заметим, затраты на эту сферу и в России, и в США превышают оборонные бюджеты. Медицинская наука должна ориентироваться на рынок медицинских услуг, иметь возможность получения доли этого большого рынка, поэтому получит больше перспектив, если организационно перейдет в систему здравоохранения, то есть в ведение Минздрава РФ.

Оставшуюся часть академии, которая до реорганизации и была собственно Российской академией наук, нужно, видимо, сократить хотя бы раза в два-три. Потому что количество членов академии должно соответствовать масштабам российской науки.  Безотносительно количества международно признанных достижений членов РАН, давайте судить здраво: если численность ученых в России за последние 30 лет уменьшилась более чем втрое, то, наверное, нужно признать, что должно сообразно уменьшиться и количество членов Академии. Или они стали  в три раза более выдающимися?

По мнению академика Абела Гезевича Аганбегяна,  Российской академии наук следует определиться с собственной тематикой. Не нужно присоединяться к повестке, предлагаемой чиновничьим аппаратом, там не понимают научных приоритетов. Нужно иметь 3-5 (а не 30-50) широких глобальных тем, в которых необходимо добиться результатов мирового уровня, и по каждой теме должен работать комплекс институтов во главе с ученым-лидером и мощной головной организацией.  В специфичных для России условиях почти полного отсутствия «заказа на большую науку» со стороны экономики научные структуры сами должны отстроить и обеспечить функционирование механизмов планирования, распределения и контроля затрат на науку. Такая задача выполнима при восстановлении управленческих функций Академии наук и ее структур. Судя по ряду последних высказываний руководства РАН и некоторых государственных чиновников, дело к тому и идет — правда, поэтапно, медленно и осторожно.

Инновации в законе

Наука в России финансируется в основном из государственного бюджета, и занимаются ею в основном бюджетные учреждения. Юридическим собственником результатов научных исследований является, как правило, государство. Во многих случаях это условие обходится: руководители учреждений закрывают глаза на то, что исследователи участвуют в компаниях, контрактах, работают по грантам частных компаниях или делятся результатами на оплачиваемых выступлениях. Правильным все-таки было бы предложить ученым юридически корректные способы коммерческого использования результатов собственных исследований. Это стимулировало бы использование разработок и защищало права авторов.

Успешный опыт решения такой проблемы имеется в США,  где в 1980 г. был принят Акт по патентам и торговым маркам (Patent and Trademark Law Amendments Act), более известный как Акт Бэя-Доула (Bayh-Dole Act, BDA-1980). До проведения этого закона федеральное правительство владело правами на результаты исследований, которые были осуществлены в университетах на федеральные деньги. Акт Бэя-Доула передал федеральные права на патенты и результаты исследований университетам. Университеты, в свою очередь, смогли решать по своему усмотрению, оставлять ли эти права исключительно за собой, передавать авторам или же разделять их в некоторой пропорции. 

Принятие акта Бэя-Доула дало университетам финансовый стимул выводить разработки из лабораторий на рынок. В первые годы после принятия закона число исследовательских университетов, имевших программы по передаче технологий, выросло в 8 раз — до 200. Уже в течение трех лет после принятия закона при университетах было организовано более 2 200 инновационных компаний-стартапов, а также созданы подразделения по коммерциализации научных разработок. Их задачей является отбор потенциально интересных для бизнеса проектов: анализируется научная новизна, конкурентоспособность, изучаются технические риски и риски, сопряженные с выведением новой технологии на рынок. Разрабатывается маркетинговая стратегия, оцениваются перспективы — продать право на разработку на сторону или создать собственный стартап. Создается соответствующая инфраструктура: бизнес-инкубаторы и технопарки, венчурные фонды и т.п.

Положительные идеи акта Бэя-Доула были использованы в Европе: в частности, в таких странах как Германия, Великобритания, Франция, Финляндия, Бельгия, Австрия, Дания, Испания, Греция, Италия.  Похожий на акт Бэя-Доула закон был бы полезен в России. Уже сейчас во многих университетах и научных институтах есть центры центры трансфера технологий, технопарки и т.п., но существует некоторая серая зона между государственными бюджетными научными организациями и инновационными компаниями, созданными при техопарках и центрах внедрения. Юридически процесс передачи результатов исследований от бюджетных организаций частным до конца не отработан.

Такой закон будет полезен, хотя многого, конечно, не решит. В США «семена» акта Бэя-Доула упали на благоприятную почву: независимый и компетентный суд, низкие политические и административные риски, развитую финансовую систему. Просто скопировав нормативный акт США, воспроизвести американский инновационный бум не удастся — сильно не хватает базовых условий. Но положительный эффект определенно будет.

Наука как ценность

Вне науки циркулируют три расхожих мифа о ней.

А)   Что результаты исследований должны быть обязательно внедрены в производство — рано или поздно, иначе зачем всё это?

Б)     Что качественная наука может быть локальной: сибирской, кузбасской, городской, отдельно взятого университета и т.п. «Нам тоже есть, чем гордиться».

В) Что наука, изолированная от профессиональных коммуникаций, способна стать передовой — по крайней мере, в военных исследованиях. 

Исторически наука двигает индустрии, и перед российской наукой постоянно ставятся задачи внедрения результатов в производство. В России с этим всегда были проблемы. Даже русское слово «внедрение» предполагает сопротивление среды. В английском языке, например, используется термин «implementation», что означает «осуществление», «выполнение». Внедрение по-русски всегда происходит сложно и требует, по крайней мере, заинтересованности производства в использовании научно-технических достижений, а эта заинтересованность в России крайне слабая. Счетная палата РФ в своем докладе прямо указывает: «Отсутствует спрос на результаты научной деятельности со стороны бизнеса». Малым и средним компаниям не хватает ресурсов на освоение научно-технических разработок, а крупные корпорации предпочитают импортировать готовые технологии. 

Сами научные организации, как правило, не обладают достаточными ресурсами, чтобы выстроить всю цепочку от науки до производства. Ну так и не надо упорствовать. При имеющемся  незначительном ресурсном обеспечении российской науки достаточным результатом ее деятельности  будет социокультурное влияние и сохранение научного потенциала для возможного движения маятника в обратную сторону, от упрощения к сложности, к развитию экономики и общества на основе качественных научных знаний.

Наука — принципиально сложный вид деятельности со многими взаимосвязями участников, не зря мы говорим о «единой ткани науки» или «научной экосистеме». При этом наука интернациональна, даже отдельные ее области и тематики можно развивать только при значительной международной кооперации исследований. Не может быть успешных замкнутых научных сообществ, это оксюморон. Обязателен обмен знаниями, технологиями и компетенциями. Точно так же не могут сосуществовать передовая наука вооружений и посредственная гражданская наука. Россия в военной сфере дорабатывает советские заделы, двигаясь от почти доведенных до металла решений к использованию фундаментальных проработок (гиперзвук, искусственный интеллект, композиты и т.п.).

Существование науки самоценно как часть культуры. Достижения науки — общечеловеческие достижения. Российская цивилизация не может  остаться в стороне от глобальных процессов и должна вносить свой посильный вклад в мировое развитие. Даже без больших прикладных и теоретических успехов наука незаменима в плане воспитания и сохранения любознательных образованных людей. Говоря более грубо: для предотвращения (или хотя бы минимизации) одичания населения. Как выразился известный сибирский геолог академик Николай Похиленко, «Туда, где пропадает наука, приходят шаманы».

Выводы

Россия не является мировой научной державой и не станет ей в ближайшие десятилетия. Лидерство возможно лишь точечное, по отдельным отраслям знаний, направлениям и тематикам.

Научный  центр мирового уровня нельзя назначить, его можно только вырастить, а это длительный, сложный и ресурсоемкий процесс.

В России нет возможности развивать науку «широким фронтом». Ограниченные ресурсы науки нужно тратить на развитие существующих кластеров и точек роста. Пример такого кластера — Новосибирский научный центр.

Программа «Академгородок 2.0» может быть реализована в целостном виде только при ряде изменений научно-образовательной политики России.

Количество членов академии должно соответствовать масштабам российской науки.

Медицине тесно в рамках Академии. Здравоохранение — это огромный быстрорастущий сектор экономики.

Аграрная наука полностью подчинена практическим задачам АПК, поэтому ей место под эгидой профильного министерства.

Академия наук должна определиться с собственной тематикой и в этом контексте способна поэтапно вернуть себе функции управления научными организациями.

В России целесообразно принятие нормативного документа, аналогичного акту Бэя-Доула в США и ему подобных в других странах.

Существование и развитие науки самоценно как часть культуры, поэтому не требует никакого обоснования.

Фото Юлии Поздняковой и из открытых источников